Политика и религия

Фразу политика: «Доброе утро!» следует понимать: «Не забудьте проголосовать за меня!»

Ягненок, преследуемый Волком, забежал в храм.
— Если ты останешься там,— сказал Волк,— жрец зарежет тебя и принесет тебя в жертву.
— Если уж мне суждено стать жертвой, то не все ли равно, кто меня зарежет? — сказал Ягненок.
— Друг мой,— сказал Волк,— мне больно слышать, как ты рассматриваешь такой жизненно важный вопрос с такой эгоистической точки зрения. Мне-то не все равно!

Амброз Бирс. Фантастические басни

P. S. Ягнёнок просто не знал, что тот, кто не желает кормить армию своих чиновников, будет кормить армию чужих чиновников.

Ягненок, убежавший от своего пастуха, пошел к ручью и, демонстративно обойдя Волка, утолявшего жажду, и приготовившись пить, сказал:
— Прошу вас учесть, что вода никогда не бежит туда, где выше, и, следовательно, я не смогу замутить воду, которую вы пьете выше меня по течению, а потому у вас нет никаких оснований убивать меня.
— А я и не знал,— ответил Волк,— что моей любви к бараньей отбивной требуются какие-нибудь основания! — и это был последний аргумент, который услышал недалекий логик.

Амброз Бирс. Фантастические басни

Когда-то для себя я сформулировал: «Капитализм — это эгоизм за свой счет, социализм — за чужой». Сегодня мне представляется, что оба термина как ярлыки-термины устарели. В рамках этой простой, на первый взгляд, бинарной системы координат сложно определить место, например, Китайской Народной Республики с жестким доминирование КПК и очень свободной до недавнего времени экономикой.

Сегодня уместно говорить не о двух противоположностях, а об уровне интервенционизма, то есть степени государственного вмешательства в экономику. И о последствиях такого вмешательства. В этом случае картина рисуется гораздо более пестрая, с многочисленными вариантами расположения стран по шкале экономической свободы и соответствующими результатами для населения этих стран (за исключением политиков, чиновников и других бюджетников как непосредственных выгодоприобретателей интервенционизма).

Изучать взаимосвязь экономической свободы и уровня жизни необходимо в динамике: не столь важно, как сейчас живет богатая страна, куда важнее, как она достигла своего богатства.

Но вопрос ограничения чьих-то прав и свобод — это не только и не столько вопрос экономики, сколько этики. Каждый человек вправе выбирать для себя уровень своей несвободы. Но никто не имеет права определять эту степень для другого. Ограничение возможности целиком и полностью распоряжаться результатами своего труда — это узаконенное нарушение прав человека.

Не будучи религиоведом, рискну назвать несколько причин появления религии:

• Ожидание помощи, в которую трансформируется первоначальная полная зависимость ребенка от родителей.
• Дискомфорт, который вызывает неопределенность и непредсказуемость событий жизни, и желание иметь простую и понятную картину мира. Отдельное удобство религиозных ответов на вопросы в том, что они не меняются веками.
• Надежда на «справедливость» и расчет на компенсацию понесенных издержек и жизненных потерь.
• Наконец, страх смерти и надежда на продолжение (банкета с гуриями в райских номерах).

Как сказал А. Токвиль: «Религия — это не что иное, как особый вид надежды».

Борьба с иными, кажется, записана глубоко в программном коде: «Непохожий — чужой — опасный — лучшая защита — это нападение…»

С другой стороны, разнообразие лежит в основе эволюции. Суть научного и технического прогресса в создании нового и нарушении границ устоявшейся «нормы». В динамичной среде система тем устойчивее, чем разнообразнее. Пустое на первый взгляд, в перспективе становится ценным. Возмутительное сегодня — это привычное завтра.

Общаться с похожими, слушать приятное, преследовать отличающихся — обрекать себя на проигрыш. Возможно, не скорый, но неизбежный. Хунвейбины разрушают, поскольку не способны создавать. Толпу хорошо слышно, но в толпе нечего и некого слушать. Сила большинства — сила инерции, чем выше масса, тем меньше осознания, куда, почему и зачем. «Товарищ! Не время думать! Время действовать! Бей чужих, чтобы свои боялись! Не отрывайся от коллектива!»

Возмущение другим, раздражение чужими идеями, страх перед альтернативным видением — это или повод для агрессии или приглашение подумать: «А что если?»

Часто науку обвиняют в том, что она, наука, чего-то «не знает». Во-первых, наука — это вид человеческой деятельности. Деятельность не способна знать или не знать, на это способны отдельно взятые деятели.

Во-вторых, позиция ученого или группы ученых — может быть ошибочной. Так случалось, случается и будет случаться в будущем.

И даже подтвержденные теории со временем корректируются и заменяются другими, лучше объясняющими и предсказывающими события. Замена устаревших представлений более точными — норма и суть научного прогресса. Отсутствием догматизма и претензий на абсолютное знание наука кардинально отличается от религии (и, как следствие, отличается своими методами и результатами).

Наука живет не в проповедях, а в дискуссиях:

Наука — это диалог между человеком и природой,— диалог, а не монолог, как показали концептуальные трансформации, происшедшие за несколько последних десятилетий. Наука стала частью поисков трансцендентального, общих многим видам культурной деятельности: искусству, музыке, литературе. Илья Пригожин. Наука, разум и страсть

Любая научная картина мира в любой момент времени прошлого, настоящего и будущего несовершенна. Эта вечная незавершенность — топливо для научного любопытства.

Дикая Лошадь, встретив Домашнюю, стала насмехаться над условиями ее рабской жизни, однако прирученное животное клялось, что оно свободно, как ветер.
— Если это так,— сказала Дикая Лошадь,— то скажи, пожалуйста, для чего у тебя эти удила во рту?
— Это железо,— ответила Домашняя Лошадь.— Одно из лучших в мире тонизирующих средств.
— А зачем же к ним привязаны вожжи?
— Чтобы не дать выпасть изо рта, когда мне становится лень держать их самой.
— А как же тогда насчет седла?
— Оно спасает меня от усталости: стоит мне слегка притомиться, как я надеваю его и скачу без устали.

Фантастические басни. Амброз Бирс

История была и есть формой мифологии. Такой «ценный» исторический документ как «Повесть временных лет» — яркий тому пример. Но даже более поздние и относительно хорошо документированные события становятся основой для многочисленных и крайне разнообразных интерпретаций. Сухое изложение фактов мало кому интересно, поэтому все, кому не лень, вертят фактами прошлого, как цыган солнцем. Особенно в этом преуспели политики в целях государственной пропаганды. «Страна с непредсказуемым прошлым» — это ведь не только про Советский Союз, это в большей или меньшей степени можно сказать о любом государстве.

Александр Круглов: «Религия — странный сплав космических и рутинных представлений, возвышенных интуиции и стадных инстинктов». История — сплав фактов, субъективных представлений о фактах, наивных фантазий и корыстных фальсификаций.

Карл Поппер, как я считаю, не просто расставил точки над и, но и поставил жирный крест на претензиях историков понимать «исторические законы» и предсказывать на их основе будущее. По крайней мере, пока все предсказания оказывались не точнее астрологических.

Несмотря на это, ожесточенные споры и даже войны относительно событий прошлого происходят с пугающей регулярностью. Люди жертвуют своим комфортным будущим, ради своего удобного прошлого. Своего ли? На мой вкус, это крайне глупо. Что было 1000, 100 или десять лет назад? Это важно? Действительно важно? Мне куда важнее, что происходит прямо сейчас и, особенно, что случиться в обозримом будущем.

Прошлые события влияют на сегодняшние возможности, но не определяют их целиком и полностью. Будущее рождается из прогнозов, амбиций, целей и планов. Более конструктивно фокусироваться на том, что есть и может быть. Это куда перспективнее, чем искать в истории оправдания собственного бессилия или причины для вражды с попутчиком в будущее.

«Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооруженных Сил, принимаю присягу и тожественно клянусь…» Даже во времена несмышленой юности принятие воинской присяги воспринималась не как что-то священное и нерушимое, а как еще один элемент армейской обязаловки. Единственное, что изменяла «торжественная клятва», это возможность увольнений в город. Я служил в Самарканде, известный восточный базар манил и искушал.

Любой договор обязывает к своему исполнению только, если он заключен добровольно, в трезвом уме и твердой памяти. Договор также должен иметь четкие обязательства всех сторон и ограничения по срокам своего действия. Договор, навязанный силой, без возможности его разорвать, неправомочен (воинская присяга — пример такого договора без предварительных переговоров, по которому ты должен, хотя не ничего занимал, а вторая сторона свободна от каких-либо требований на свой счет).

Но самый странный договор из мне известных (присяга хотя бы имеет видимость обязательных атрибутов) — это так называемый «общественный договор». Вернее, мне известно такое словосочетание. Общественный договор — это тот самый легендарный сферический конь в вакууме, о котором все слышали, но никто никогда не видел.

Именно в силу своей абстрактности и неуловимости, термин вышел крайне удобным для государственных нужд и потребностей.

Если в темные века податному населению его подчиненное положение объяснялось «волей божьей», в наши просвещенные времена тому же населению и та же позиция поясняется «общественным договором». Звучит солидно! И ты уже не жертва вооруженного ограбления, а полноценный участник процесса. Можно сказать, партнер!

Тот, кто написал «В начале было Слово», был настоящий буддист и знал свое дело.